В наполненном противоречиями и парадоксами XX столетии Октябрьская революция является, пожалуй, самым противоречивым событием. И поток оценки Октября и сейчас весьма противоречивы, большей частью – полярны. С первых дней Октябрь оказался в центре мировой политической борьбы, в гуще непримиримых бурных страстей. Премьеры и министры, генералы и сенаторы в большинстве стран мира проклинали революцию и созданный ею строй как нечто ужасное, сатанинское. В то же время и в тех же странах многие великие писатели, пылкие революционеры и либеральные мыслители приветствовали ее как зарю новой жизни.

Петр был гостем у себя дома. Он вырос и возмужал на дороге и на работе под открытым небом. Лет под 50, удосужившись оглянуться на свою прошлую жизнь, он увидел бы, что он вечно куда-нибудь едет. В продолжение своего царствования он исколесил широкую Русь из конца в конец, от Архангельска и Невы до Прута, Азова, Астрахани и Дербента. Многолетнее безустанное движение развило в нем подвижность, потребность в постоянной перемене мест, в быстрой смене впечатлений. Торопливость стала его привычкой. Он вечно и во всем спешил.

Все и в этой личной сфере определялось указом, все должно было быть «указным», как тогда выражались. Подданный не только обязан был нести установленную указами службу государству, он должен был жить не иначе, как в жилище, построенном по указному чертежу, носить указное платье и обувь, предаваться указным увеселениям, указным порядком и в указных местах лечиться, в указных гробах хорониться и указным образом лежать на кладбище, предварительно очистив душу покаянием в указные сроки.

Вернувшись в Москву в августе 1698 г., Петр дал распоряжение боярам сбрить бороды и носить европейскую одежду. Это символизировало начало тех реформ, которые продолжались непрерывно вплоть до смерти царя в 1725 г. Конечно, можно оспорить дату начала реформ и доказать, что они начались раньше – в конце 80-х годов, когда были созданы первые регулярные полки русской армии (Преображенский и Семеновский), или в 1695 г., когда в Воронеже началось строительство русского флота. Можно утверждать, что по-настоящему реформы начались после досадного поражения русской армии под Нарвой осенью 1700 г.

До приезда в столицу Саксонии Петр просил не встречать его пушечной пальбой и для лучшего соблюдения инкогнито при въезде в город сидел в четвертой карете. Он был одет в испанский камзол, в узкое исподнее платье и в голландские башмаки; при выходе из кареты он старался спрятать свое лицо за черной шапочкой. Его поместили в хоромах умершей 9 сентября 1696 года супруги курфюрста Иоганна Георга IV. Элеоноры Эрдмуты. Петр был очень недоволен тем, что некоторые лица увидели его на пути к назначенным ему комнатам, требовал, чтобы никто на него не смотрел, и грозил, в случае неисполнения его требования, немедленным отъездом. Барон Рейхенберг с трудом успокоил и уговорил его поужинать. (...)

Петр Великий по своему духовному складу был один из тех простых людей, на которых достаточно взглянуть, чтобы понять их.

Петр был великан, без малого трех аршин ростом, целой головой выше любой толпы, среди которой ему приходилось когда-либо стоять. Христосуясь на Пасху, он постоянно должен был нагибаться до боли в спине. От природы он был силач; постоянное обращение с топором и молотком еще более развило его мускульную силу и сноровку. Он мог не только свернуть в трубку серебряную тарелку, но и перерезать ножом кусок сукна на лету.

 Насколько условно и относительно отмеченное выше противопоставление у летописца «тихого и кроткого» нрава полян «звериным» правам древлян и прочих, можно убедиться, обратившись к так называемой «Древнейшей Русской Правде». В ней записано то дохристианское право, которое под именем «Закона русского» фигурирует в договорах Олега и Игоря еще в X в. Оно хорошо отразило нравы той среды, в которой возникло и сложилось. Эта среда дружинно-купеческая.

Холоп слишком заполонил повседневный быт всего а господствующего класса, чтобы без него можно было обойтись даже в запретных для него по закону житейских положениях. В вопросе о свидетельских показаниях, мы уже видели, было сделано исключение в пользу боярского тиуна. Но присказка этой (66-й) статьи «Пространной Правды» - «а послушьства на холопа не складають, но оже не будет свободнаго, то по нужи сложити на боярьска тивуна, а на инех не складывати» (сама по себе свидетельствующая этим запрещением о распространенности запрещаемого), - на деле оказывалась плохим барьером.

Венчальный брак – это последний вариант избавления от бед для нашего героя: «...или ми речеши: женися у богата тестя, чти [чести] великиа ради; ту [там] пий и яжь [пей и ешь]?». Отвергая и этот вариант, «Послание» XIII в. исходит, по существу, из церковно-политической схемы: «Женам глава мужи, а мужем князь, а князем бог», не связывая ее, однако, ни с каким церковничьим авторитетом и упоминая о ней даже вне прямой связи с темой о брачном варианте.

К концу XII в. налицо уже четкое деление прежнего дружинного товарищества на «бояр думающих» и «мужей храборствующих» - эволюция, дававшая себя знать в таких эпизодах, как описанный летописцем случай с князем, задумавшим нападение на другого без совета с боярством: «И рекоша ему дружина его, о себе [т. е. без нас] еси, княже, замыслил, а не едем по тебе», а тот, «возрев на децки» (служилую молодежь своего двора), сказал: «А се будут мои бояре».

Как далеко его представление о князе от классического облика первых, еще языческих властителей империи Рюриковичей, данного в церковных записях «Повести временных лет». Это не Игорь, павший (под Коростенем) жертвой собственных хищнических приемов примучивания славянских племен «многими» данями и соревнования на этой почве между отдельными группами и не Святослав, герой дружинного эпоса, гроза степей п «варвар», в своих широких политических планах оторвавшийся от родной почвы («ты, княже чюжея земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабив»), образец увлекательной личной храбрости и чемпион походного искусства, поплатившийся собственным черепом («лбом», из которого была сделана чаша убившими его печенегами) за тот трепет, в котором умел держать саму Византийскую империю.

Среди московского служилого люда особым характером отличались рязанцы. Иностранцы хвалят их храбрость, московские летописцы отмечают дерзкий нрав рязанцев. А среди рязанцев на рубеже XVI и XVII веков руководящую роль играла типичная их представительница – семья Ляпуновых. Особенно выделялся из них Прокопий Петрович. «Прокопий, – так характеризует его С.М. Соловьев, – красивый, умный и храбрый, в военном деле искусный человек обладал также страшною энергией, которая не давала ему покоя, заставляла всегда рваться в первые ряды, отнимала у него умение дожидаться. Такие люди обыкновенно становятся народными вождями в смутные времена: истомленный, гнетомый нерешительным положением народ ждет первого сильного слова».

«Куда ты ведешь нас?.. не видно ни зги! —
Сусанину с сердцем вскричали враги: —
Мы вязнем и тонем в сугробинах снега;
Нам, знать, не добраться с тобой до ночлега.
Ты сбился, брат, верно, нарочно с пути;
Но тем Михаила тебе не спасти!

Представлять себе Ивана Сусанина спасителем царя и отечества, благоговеть пред его высоким подвигом самоотвержения мы привыкли со школьной скамьи, ибо нам об этом сообщали учебники.

Минин и Пожарский. Во время «лихолетия» и особенно после пожара в Москве многие искали убежища в Троице-Сергиевой лавре, обведенной высокими стенами еще в XVI в. Игумен лавры архимандрит Дионисий устроил в самом монастыре и в окрестных селах больницы и гостеприимные дома, причем сам ухаживал за больными.