Б. А. Романов - советский историк (3)
Венчальный брак – это последний вариант избавления от бед для нашего героя: «...или ми речеши: женися у богата тестя, чти [чести] великиа ради; ту [там] пий и яжь [пей и ешь]?». Отвергая и этот вариант, «Послание» XIII в. исходит, по существу, из церковно-политической схемы: «Женам глава мужи, а мужем князь, а князем бог», не связывая ее, однако, ни с каким церковничьим авторитетом и упоминая о ней даже вне прямой связи с темой о брачном варианте.
Наоборот, «Слово» XII в. еще не выдвигает этой церковно-политической схемы и предпочитает связать свою тему непосредственно со словами апостола Павла, якобы говорившего: «Крест есть глава церкви, а муж жене своей», и держаться этой церковно-социологической схемы, значительно тщательнее и шире трактуя эту тему.
«Послание» явственно сокращает пространный и темпераментный текст «Слова» и, хоть и не целиком, отказывается от фигуры «злой жены», однако же активно фиксирует внимание не на ней, а на «злообразной жене» и на неравном браке по расчету: «Блуд во блудех, кто поймет злообразну жену прибытка деля или тестя деля богата: то лучше бы ми бур вол видети в дому своем, нежели жену злообразну». Ясно, что именно неравная имущественная база этого брака должна будет опрокинуть и идеальную схему брака: «Ни птица в птицах сыч, ни в зверях зверь еж, ни рыба в рыбах рак, ни скот в скотех коза, ни холоп в холопех, кто у холопа работает, ни муж в мужех, кто жены слушает, ни жена в женах, которая от мужа блядеть, ни работа в работех под женами повозничати». Муж окажется в этой ситуации стороной не только подчиненной, но и накрепко прикрепленной к отвратительному существу, на описание которого «Послание», не в пример «Слову», и устремляет свою литературную энергию: «видех злато на жене злообразне и рекох ей: нужно есть [тяжко] злату сему»; «жена бо злообразна подобна перечесу: сюда свербит, сюда болит»; обычно в таком браке она старше самого героя: «Паки видех стару жену злообразну, кривозороку, подобну черту, ртасту, челюстасту, злоязычну, приничющн [уставившуюся] в зерцало, и рекох ей: не позоруй в зерцало, но зри в коросту [гроб]; жене бо злообразне не достоит в зерцало приницати, да не в большую печаль впадет, ввозревше на нелепостьство [безобразие] лица своего».
Конечно, такая «злообразная» жена неизбежно и «злая», но то обстоятельство, что «зла жена» «до смерти сушит» и что «со злою женою быти» хуже, чем «железо варцти», находит себе объяснение именно в приведенном ярко намалеванном образе отвратного чудища, а не во внутренних свойствах «жены».
Такая узкая трактовка предмета в «Послании» - несомненно результат тенденциозной переделки первоначального текста «Слова», где «злообразна жена», мелькнув в начале тирады в охорашивающейся («мажущися») позе перед зеркалом, далее начисто уступает место «злой» жене, а брак, по началу неравный, незаметно превращается в арену борьбы двух сторон, независимо от имущественной его базы, и сама жена – в красавицу-чаровницу; почему и соответствующая «мирская притча» в тексте «Слава» звучит резче и с иным смыслом: «Не муж в мужех, иже ким своя жена владеет». Отпадают внешние черты и выступает психологический момент: «бурый вол», например, оказывается предпочтительнее в доме, чем «зла жена», потому что «вол бо не молвит, ни зла мыслит, а зла жена бьема [когда ее бьешь] бесется, а кротима, [когда хочешь взять ее кротостью] высится» (берет еще большую власть) – и это независимо от того, «в богатестве» ли происходит дело (тогда она еще большую «гордость приемлет»), или «в убожестве» (тогда она «иных осужает»). При этом «злая» не значит просто «злобная». Злая – это источник всякого зла, дурная. Это - «мирский мятеж, ослепление уму, начальница [источник, заводчица] всякой злобе, в церкви бесовская мытница [даже в церкви собирает дань в пользу беса, как мытник при перевозке товара через феодальную заставу «мыт»] ...засада [ловушка] спасению».
Церковный, венчальный брак для такой жены не узда и не управа тем более, если и сам муж пасует перед ее чарами: «Аще который муж смотрит на красоту жены своеа и на ее ласковая словеса и льстива, а дел ея не испытает [т. е. верит словам, не замечая поведения], то дай бог ему трясцею [лихорадкой] болети, да будет проклят». Здесь «трясца» прописывается читателю в придачу к «злой» жене за слабость характера; в «Послании» ту же «трясцу» автор сам готов призвать на себя взамен «злой» жены, лишь бы избежать участи приживальщика в доме богатого тестя при жене, которая «до смерти сушит», тогда как «трясца», «потрясчи, пустит». На оси одного и того же поэтического образа (трясца) в двух редакциях у Заточника сцена поворачивается в каждой по-своему, и в «Слове» на ней появляется полная противоположность «злообразной» своей преемницы, «злая» красавица-притворщица со словами: «Господине мой и свете очию моею. Аз на тя не могу зрети [смотреть]: егда глаголеши ко мне, тогда взираю и обумираю [обмираю] и воздрожат ми вся уды [члены] тела моего, и [вот-вот] поничю [упаду] на землю». А тот верит этой «льсти»!
Если такая «злая» жена – знакомая читателю Заточника бытовая фигура, то «жена» вообще – это еще непочатый в XII в. предмет церковной и мужней обработки. «Слово» Заточника и обращается к обоим участникам брака. Сначала к жене: «Послушайте, жены, слова Павла-апостола глаголюща: крест есть глава церкви, а муж жене своей; жены же у церкви стойте молящеся богу и святей богородици; а чему ся хотите учити, да учитеся дома у своих мужей». Впрочем, церковь, само церковное здание, куда зовут женщину для обуздания молитвой, - оружие обоюдоострое. Недаром такое странное разделение: молиться богу в церкви, а учиться уму-разуму дома, у мужей. Но это факт: епископ Илья в «Поучении» (1166 г.) предписывает попам: «...о церковном стояньи сваритеся на люди [строгостью добивайтесь от людей], оть молчат [чтобы стояли молча], наипаче же на жене [особенно же от женщин]; отинудь бо не ведаемся, по что ходяче [чего ходят]». Должно быть, скопление женщин в помещении церкви представлялось Илье своего рода школой злословия, женского взаимного обучения, направленного, в свою очередь, против злых мужей, о которых христианская, да к тому же (кстати сказать) мужская, литература не могла сохранить ничего аналогичного тому, что понаписано было о злых женах.
Церковь, по Заточнику, оказывалась по меньшей мере бессильна бороться за «добрую» жену, и задача эта переходила к самому «мужу»: «А вы, мужи [продолжает «Слово»], по закону водите [обращайтесь] жены свои, понеже не борзо [не так-то просто] обрести добры жены». «Добра жена» - в готовом виде – это редкая находка. Чаще, чтобы жена стала «доброй», мужу предстоит «по закону водить» ее, и в случае успеха «добра жена» явится «венцом мужу своему и беспечалием».
Однако же упор всего изложения «Слова» в этом пункте приходится на такую жену, которая «зла» насквозь и не поддается никакому «одабриванию» или исправлению. Это – еще одна гримаса жизни, на которой автор фиксирует внимание все того же своего читателя-мизантропа: «Лепше есть камень долбити, нежели зла жена учити, железо уваришь, а злы жены не научишь». Эта разновидность женщины подобна стихийному бедствию, несущему с собой не только «лютую печаль», но и «истощение дому»: «Червь древо тлит, а зла жена дом мужа своего теряет». Нет такой силы в мпре, которая была бы на нее управой: «...зла бо жена ни учениа слушает, ни церковника чтит, ни бога ся боит, ни людей ся стыдит, но всех укоряет и всех осужает». И нет на земле такой «злобы», которая была бы «лютей женской злобы». Кто злее льва среди четвероногих и кто злее змея среди «ползущих по земли»? А «всего того злей зла жена».
Не приходится отрицать, что сказано это очень сильно. Но это и не сильнее, чем приведенные нами выше слова летописца о бесе и «злом человеке» «мужеска» пола. Это и не женоненавистничество: речь здесь идет только о злой жене при признании возможности существования и «доброй». Это все та же мизантропия. «Вставка» о женах (как принято называть всю эту тираду в литературе) по настроению совсем органически входит в состав «Слова». Она нащупывает в жизни своего читателя еще одну бедственную житейскую ситуацию, не жалея средств, чтобы конкретно заострить ее до предела в рассказе о человеке, который по смерти своей жены «нача дети продавати: и люди рекша [сказали] ему: чему [почему] дети продаешь? Он же рече: аще будут родилися в матерь, то, возрошши, мене продадут». В двух строках – подлинная трагедия.
От Корсуня до Калки. Составление, комментарии, сопроводительный текст О. М. Рапова. – М.: Молодая гвардия, 1990 г. – 558 с. – (История Отечества в романах, повестях, документах. Век X-XIII). С. 281-285.
Вопросы и задания:
|
Последние комментарии
2 года 3 неделя назад
2 года 41 неделя назад
2 года 41 неделя назад
3 года 15 недель назад
6 лет 4 неделя назад
10 лет 41 неделя назад
10 лет 45 недель назад
11 лет 35 недель назад
11 лет 36 недель назад
11 лет 47 недель назад